я хочу быть самой красивой в мире бабочкой
Маленькие хрусталики снега рассыпались под тяжёлыми шагами. Люди шли. Опять шли. Шли, еле переставляя опухшие, обмороженные ноги; проклиная зиму, снег, горы; цепляясь за детей, пытаяясь как-то укутать, спасити от всепроникающего холода это последнее, что у них осталось. Дети уже не просили есть, у них не осталось на это сил; они тоже шли, маленькия копия взрослых - чудовищно распухшие стопы, когда-то яркие платки, почти не защищавшие от северного ветра, ссутлившиеся плечи и потухший взгляд. Взрослые хотели жить ради детей; дети не хотели ничего.
Над головами раздавались хриплые крики птиц, круживших в небе в поисках пропитания. Множество стервятников сидели на скалах, наблюдая за караваном. У людей не было ничего, но у них ещё были они сами, остатки жилистого мяса на хрупких костях, и огромные, тощие, уродливые птицы терпеливо ждали, когда же природа пошлёт им эту еду.
Маленькая, узкая тропка у самого обрыва; скала рядом не защищает от ветра, бьющего прямо в лицо, норовящего ослепить алмазными крошками снега, перемешанного со льдом, сбросить пришельцев вниз, туда, где расстилается зелёный ковёр подгорных долин - туда, откуда эти люди ушли в поисках новой, лучшей доли. Они были чужими здесь, среди этой вечной белизны; они пугались звуков, крепко прижимали к себе детей, цеплялись за скалы, берущие начало внизу, на их родине. Зачем они шли, куда, почему? Они сами не могли бы ответить на этот вопрос. Безумная жажда выжить, дойти; вечные поиски хоть какого-то тепла, борьба за куски мертвечины, вмёрзшие в лёд, давали возможность забыться, не думать. Они были зверьми, подчиняясь свои первобытным инстинктам, сбиваясь в кучу, бездумно огразаясь на тех, кто осмелился подобраться чересчур близко. У них была единственная цель: вперёд. Те, кто наиболее сохранил человеческий облик, рассказывали, что впереди есть солнце, дающее тепло. Им не верилось, что это возможно, но им очень хотелось верить.
Они шли долго. Месяц, может больше. Сорок человек. Тридцать. Десять.
Они не дошли.
Стервятники сумели дожить до весны.
Над головами раздавались хриплые крики птиц, круживших в небе в поисках пропитания. Множество стервятников сидели на скалах, наблюдая за караваном. У людей не было ничего, но у них ещё были они сами, остатки жилистого мяса на хрупких костях, и огромные, тощие, уродливые птицы терпеливо ждали, когда же природа пошлёт им эту еду.
Маленькая, узкая тропка у самого обрыва; скала рядом не защищает от ветра, бьющего прямо в лицо, норовящего ослепить алмазными крошками снега, перемешанного со льдом, сбросить пришельцев вниз, туда, где расстилается зелёный ковёр подгорных долин - туда, откуда эти люди ушли в поисках новой, лучшей доли. Они были чужими здесь, среди этой вечной белизны; они пугались звуков, крепко прижимали к себе детей, цеплялись за скалы, берущие начало внизу, на их родине. Зачем они шли, куда, почему? Они сами не могли бы ответить на этот вопрос. Безумная жажда выжить, дойти; вечные поиски хоть какого-то тепла, борьба за куски мертвечины, вмёрзшие в лёд, давали возможность забыться, не думать. Они были зверьми, подчиняясь свои первобытным инстинктам, сбиваясь в кучу, бездумно огразаясь на тех, кто осмелился подобраться чересчур близко. У них была единственная цель: вперёд. Те, кто наиболее сохранил человеческий облик, рассказывали, что впереди есть солнце, дающее тепло. Им не верилось, что это возможно, но им очень хотелось верить.
Они шли долго. Месяц, может больше. Сорок человек. Тридцать. Десять.
Они не дошли.
Стервятники сумели дожить до весны.
Задумывалось, как ты понимаешь, нечто доброе, светлое, лёгкое и воздушное)